Дух дзэн (Александр Долин)

«Никто не понимает Дзэн; никто не может его объяс­нить; писать о нем книги — наглость и нахальство. В сущности, и сам Дзэн, с одной стороны, являет собой род дерзости, а с другой — квинтэссенцию скромности, скромности природы». Эта парадоксальная тирада (впол­не в дзэнском духе) взята из пятого тома «Дзэн и класси­ки Дзэн», фундаментального сочинения замечательного знатока дальневосточной культуры Реджинальда Блайса, посвященного его идейному учителю и другу Дайсэцу Судзуки. На самом деле, как можно объяснить необъясни­мое, высказать несказанное, передать словами и поняти­ями непередаваемое? Ведь еще легендарный основатель Уче­ния Бодхидхарма изрек полторы тысячи лет тому назад:

Истина сокрыта вне письмен. В знаках и словах не передать Закон. К сердцу обратись, вовнутрь и вспять, чтоб, себя постигнув, Буддой стать.

Дзэн (кит. Чань, санскр. Дхьяна) отнюдь не исчерпы­вается своим изначальным значением «самосозерцание». Будучи, как и многие другие великие учения древности, одновременно религией и философией, этическим кано­ном, Дзэн-буддизм с течением веков стал для миллионов и миллионов обитателей Японии, Китая, Кореи, Вьетна­ма и ряда других стран Востока тем, чего нам так мучи­тельно не хватает, к чему все мы тщетно стремимся, одержимые бесчисленными страстями и соблазнами на­шего бурного времени, — искусством Жизни.

Безусловно, и христианство, и ислам, и иудаизм, и буддизм в самых разнообразных своих ответвлениях могут претендовать на ту же роль для стран иного куль­турного ареала, а иногда, если дело касается даосизма или синтоизма, даже конкурировать с Дзэн в Китае или на Японских островах. И все же есть серьезная первопри­чина, обусловившая небывалое распространение дзэнских влияний в области поэзии и живописи, архитектуры и садово-паркового дизайна, аранжировки цветов и чайной церемонии, классического театра и воинских искусств. Есть причина и для бурного всплеска интереса к Дзэн на Западе в послевоенный период, за которым последовала «дзэнская революция» американской молодежи. Есть при­чина для неослабевающего потока фундаментальных ис­следований Дзэн-буддизма, популярных очерков, перево­дов и художественных произведений дзэнского толка, ко­торых в США, Европе и Японии насчитывается сотни томов. Вот и наша страна с опозданием в сорок лет подключается к общемировому процессу постижения Бы­тия по Дзэн, чей секрет «загадке жизни равносилен».

Весьма условно можно сказать, что сверхзадача всех мировых религий — в спасении души человеческой. Обретя перспективу загробного существования в лучшем мире при  условии соблюдения некоторых вполне конкретных норм и требований, смертный как бы получает реальный стимул к самосовершенствованию, которым и занимается в рамках своего вероисповедания доступными ему средствами. Пури­тане и мормоны, святые столпники и старцы в скитах, благочестивые суфии и бродячие дервиши, породившие ин­квизицию иезуиты и достигшие вершин самопознания ти­бетские ламы стремились к одной цели — усердным радени­ем преодолеть оковы земного существования, очистить «душу» и подготовить ее к вознесению в мир иной, в мир Абсолюта, где царит Христос, Аллах, Иегова или Будда — могущественный повелитель Вселенной. Именно эту цель и  отвергает Дзэн, провозглашая самоценность жизни земной со всеми ее радостями и горестями, треволнениями и забо­тами. Жить не во имя светлого грядущего, завтрашнего рая, а во имя самой жизни, предаваться самосовершенство­ванию не для того, чтобы уподобиться святому, шейху, бодхисаттве, а лишь затем, чтобы упрочить собственное положение на грешной земле и помочь людям — вот чему учит Дзэн, вот чем привлекает он людей на разных конти­нентах. «Можно сказать, — утверждает в одном из своих трудов Д. Т. Судзуки, — что Дзэн высвобождает различные виды энергии, естественным и надлежащим образом заложенные в каждом из нас, но пребывающие обычно в стес­ненном и извращенном состоянии, не находя адекватного канала, выхода для деятельности».

Первая из «четырех благородных истин» буддизма гласит, что жизнь есть страдание. В бесконечной череде рождений и смертей, обретая все новые и новые перевоп­лощения, человек живет в непрестанных тяготах и му­ках, не в силах преодолеть порочный круг сансары (круг земных страстей и влечений). Под­чиняясь закону всеобщей причинно-следственной связи, карме, каждый несет на себе бремя грехов, совершенных в прошлых перерождениях, и в текущей жизни заклады­вает основы перерождений грядущих. Будда Шакьямуни в своем Великом Законе, Дхарме, определил альтернати­ву юдоли страданий, злосчастной сансаре, данной в удел смертным. Это нирвана, царство Пустоты, обитель по­коя, изначальное Небытие, куда возвращается правед­ник, отрешившись от иллюзорного земного мира, от сует­ных пристрастий. Путь к освобождению человека от уз сансары, согласно ортодоксальной доктрине буддизма, лежит через отказ от всех естественных проявлений чело­веческой натуры, умерщвление плоти, успокоение духа, умиротворение интеллекта. Три «благородные истины», следующие из первой, поясняют, что страдание происте­кает из желаний; что прекращение страданий возможно лишь посредством прекращения желаний; что достигнуть прекращения желаний можно лишь путем монашеской аскезы и углубленного самопознания.

Во всех своих разновидностях буддизм утверждает, что наши беды являются плодом заблуждений, невежества, неумения увидеть и осознать горизонты единого мироздания. Путь спасения есть путь познания, осозна­ния себя во вселенной и вселенной в себе. Однако различ­ные направления и секты буддизма предлагают различ­ные методы познания, ведущие — во всех случаях, кроме одного, то есть кроме дзэнского Прозрения — к неизбыв­ному блаженству нирваны. Преодоление мирских страс­тей во имя достижения нирваны с самого момента зарож­дения буддизма (У1-У вв. до н. э.) на много столетий определило идеалы учения Хинаяны («Малой колесницы»), воплотившиеся в образе святого подвижника, архата, далекого от проблем нашей бренной юдоли.

Второе магистральное направление буддизма — Махаяна («Большая колесница», влекущая человека к спасению), зародилось в 1-П вв. н. э. и несколькими столетиями позже породило доктрину Дзэн. Характеризуя отличия Махаяны от Хинаяны, выдающийся дзэнский мастер Хакуин (1686- 1769) писал: «Предположим, у нас так много золота, что оно нуждается в охране. И вот сторож закрывает двери в комнату, укрепляет их железной цепью, а сам садится возле золота и караулит. Таким образом, никто посторон­ний не сможет украсть его. Однако мы не можем сказать, что его сохранность является заслугой владельца. Такова и эгоцентрическая практика последователей Хинаяны, ко­торые взыскуют просветления только для самих себя. Те­перь представим себе, что человека попросили доставить эти же золотые монеты в определенное место, для чего ему потребуется миновать немало разбойничьих гнезд, где воры и грабители кишат подобно пчелам или муравьям. Если человек достаточно отважен, он заткнет за пояс меч, под­вернет полы одежды выше колен, подвесит на посох узе­лок с золотом и бесстрашно доставит сокровище к месту назначения, не раз вступая в схватки с злодеями. Тогда-то, разумеется, его будут превозносить как мужа великой доблести и отваги. Он будет подобен бодхисаттве, что взыскует просветления для себя, но в то же время ведет людей к спасению».

Махаяна противопоставила типичному для раннего буддизма идеалу архата принципиально иной образ Про­светленного, обладающий как божественными, так и зем­ными свойствами и отнюдь не чуждый простому челове­ку. Бодхисаттвы (букв, «постигшие мудрость»), будучи ипостасями Будды в прошлых и грядущих рождениях, должны были направлять усилия не столько на личное, сколько на «общественное», оказывая покровительство людям и ведя их по праведному пути, зачастую ценой самопожертвования.

Приверженцы Махаяны, развив буддийскую доктри­ну, выдвинули тезис о «трех телах Будды» — теле Сущ­ности (дхармакая), теле Блаженства (самбхогакая) и теле Превращения (нирманакая). Будда, явленный в теле Пре­вращения как историческая личность Сиддхартха Гаутама, представал в Этой системе эманацией тела Блажен­ства (обитающего в буддийском раю), а оно в свою оче­редь — порождением тела Сущности, составляющего и наполняющего все мироздание. Заметим, что и культ бодхисаттв, а также многочисленных «добавочных» будд, и положение о «трех телах» (трикая) впоследствии без изменений вошли в доктрину Дзэн. На начальном же этапе в Индии, а несколько позже в Китае, в Корее и в центральноазиатском Кушанском царстве доминировали две школы Махаяны — Мадхьямика («Учения о Средин­ном пути») и Виджнянавада («Учение о сознании»), ина­че именуемая также Йогачара («Путь йоги»).

В основе теории первой школы лежало учение о все­ленской Пустоте (шуньята), тотальный онтологический нигилизм. Наиболее полно тезис о Пустоте, иллюзорно­сти мира, априори заключающего в себе нирвану, получи­ли освещение в сочинениях философа Нагарджуны. Из теории шуньяты вытекал весьма многообещающий вы­вод: поскольку, с одной стороны, все в мире есть плод нашего воображения, а с другой стороны — часть тела Будды, в том числе и сам человек, то для достижения нирваны человеку достаточно лишь осознать это обстоя­тельство, ощутить себя буддой. Образ же нирваны может открыться взору смертного и в окружающих его карти­нах природы, о чем не раз напоминали в дальнейшем дзэнские наставники и мастера.

Школа Йогачара, из которой, кстати, происходил и легендарный основатель Дзэн-буддизма Бодхидхарма, сто­яла на крайне идеалистических позициях, провозглашая приоритет субъективного сознания над всяким опытом, допуская при этом, правда, существование независимой от человеческой мысли «таковости», «самобытности» бы­тия (татхата), не поддающейся никаким характеристи­кам и столь же всеохватной, всепроницающей, как Вели­кая Пустота. Для адептов Виджнянавады путь к спасе­нию лежал через духовное восхождение, через тот или иной вид йоги. Ведущими философами школы были Асанга и Васубандху, жившие в IV в.

Каноны Махаяны включают часть классического палийского канона буддизма (на языке пали) и ряд значи­тельных сочинений на санскрите, которые впоследствии были переведены на китайский и в таком виде пришли на Японские острова. В частности, на санскрите были напи­саны «Вайпулья сутры» («Развернутые сутры»), из кото­рых главными являются «Сутра Лотоса благого закона», содержащая программные положения Махаяны, и «Сут­ра Добродетели высшей мудрости». Однако существует и великое множество других сочинений — буддийских сутр и трактатов с обширнейшими комментариями,— которые составляют неисчерпаемый кладезь знания для привер­женцев различных сект и школ Махаяны, в том числе, разумеется, и секты Дзэн.

Мифическая родословная Чань (Дзэн) восходит к тем временам, когда Шакьямуни различными средствами по­яснял ученикам высшую истину Дхармы. Однажды, же­лая продемонстрировать в действии принцип передачи у знания от сердца к сердцу вне слов и письмен, Будда безмолвно поднял перед собранием цветок. Из всех при­сутствующих только старец Кашьяпа понял сокровенное значение жеста и ответил Будде улыбкой. С Кашьяпы начинается линия так называемых буддийских патриар­хов, которых насчитывается до VI в. н. э. двадцать семь. Двадцать восьмым буддийским патриархом и первым пат­риархом, то есть создателем Дзэн, стал Бодхидхарма — сын владетельного раджи из Южной Индии, вступивший в молодости в секту Йогачара и прибывший в 520 г. в Китай с группой сподвижников.

Принимая в целом доктрину Махаяны, Бодхидхарма выступил с проповедью принципиально нового учения, в котором отвергалось интеллектуальное суемудрие, книж­ная ученость, вербальный способ передачи знания. Утвер­ждая, что интеллект лишь затемняет путь, ведущий к просветлению, Бодхидхарма выдвинул на первый план ин­туицию и непосредственный опыт. Согласно его теории, мироздание представляет собой целостное Единство, час­тью которого является человек. Однако интеллект побуж­дает человека к дуалистическому восприятию действитель­ности. Мы разделяем хорошее и плохое, веселое и груст­ное, дух и плоть, конечное и бесконечное, не сознавая, что все едино и неразрывно связано в потоке кармического времени и пространства. В избавлении от дуальности — путь к спасению, к обретению свободы, к просветлению.

Просветление, дающее подвижнику качественно новое мировосприятие, выступает конечной целью радения во всех буддийских сектах и школах, но в китайском Чань и японском Дзэн особо акцентируется спонтанная, непроизвольная природа Прозрения (кит. у, яп. сатори), до­стигнутого в результате интуитивного прорыва сквозь тьму обыденного сознания. Наиболее естественным спо­собом достижения Прозрения служит сидячая медитация — дза-дзэн (кит. цзо-чань), но есть немало других спосо­бов, в том числе и включающих динамическую практику.

Преемники Бодхидхармы разработали вполне кон­кретные методики для стимуляции спонтанного Прозре­ния. Монахи в чаньских монастырях, а также послуш­ники и миряне, желавшие пройти соответствующий курс, обучались у Мастера, который контролировал их пове­дение, вкусы, занятия и пристрастия. Наиболее попу­лярным методом обучения были коаны (кит. кун-ань) — «случаи», «анекдоты», то есть ситуативные парадигмы из жизни выдающихся чаньских наставников, собран­ные и систематизированные в ряде хрестоматий. Они служили темами для размышления и прививали привер­женцам Дзэн способность нестандартной оценки событий, отходящей от основ дискурсивной логики. При этом допускалась совершенно неожиданная спонтанная реак­ция в виде абсурдного на первый взгляд ответа или выкрика, которые должны были продемонстрировать дзэнское понимание Пустоты, Единства и Самобытности всего сущего. Многие поколения уче­ников воспитывались на классических коанах, но со временем возникали и новые, которые в свою очередь канонизировались. Таким образом, секта, отвергавшая ценность книжного знания, постепенно обрастала плас­тами антологий, хрестоматий, комментариев, биографи­ческих описаний, трактатов и эссе, составивших огром­ное письменное наследие как в китайском, так и в япон­ском вариантах.

Не меньшей популярностью, чем коаны, пользова­лись диалоги между учителем и учеником — мондо (кит. вэнь-да), в которых неожиданные вопросы влекли за со­бой не менее неожиданные ответы. Зачастую дзэнские наставники давали ученику импульс к Прозрению при помощи хорошей оплеухи или зуботычины. Некоторые также использовали палку, сандалию или любой другой предмет, подвернувшийся под руку.

Уже к началу VII в. Чань занял прочные позиции среди прочих буддийских сект в Китае. Примерно в тот же период произошло разделение секты на Северную ветвь, пользовавшуюся покровительством императора, и Юж­ную. Первая выдвигала идею «постепенного» Прозрения, вторая отстаивала тезис о Прозрении мгновенном и не­произвольном, ведущем к состоянию просветленности (яп. саммай, кит. саньмэй, санскр. самадхи). В дальнейшем в чаньской традиции возобладало влияние Южной ветви, основателем которой был Шестой патриарх Хуэй Нэн.

В эпоху Тан (618-907), когда все буддийские секты в Поднебесной империи переживали пору небывалого рас­цвета, наращивая свое могущество путем строительства храмов и монастырей, секта Чань не слишком активно участвовала в разделе сфер влияния и потому, возможно, меньше пострадала в пору жестоких гонений на буддизм, последовавших в 845 г. Из так называемых Пяти на­правлений и семи школ Чань, возникших на протяжении УН-Х1 вв., особого внимания заслуживает учение Линьцзи (ум. 867), прославившегося прежде всего иконобор­ческими лозунгами. Отрицая ценность любого церковного ритуала и внешней обрядности, считая, что божествен­ную сущность человек должен искать только в самом себе, в собственной повседневной жизни, Линьцзи выдви­нул известную формулу: «Встретишь Будду — убей Буд­ду, встретишь патриарха — убей патриарха!» Как гласит предание, однажды мастера Тан Цзя (738-824) в пути застигла ночь, и он вынужден был искать приюта в при­дорожном храме. Поскольку было холодно, благочести­вый богоискатель растопил костер деревянными статуя­ми Будды и так согревался до утра. Во главу угла Линь­цзи и его последователи ставили реалистический подход к действительности и «здравый смысл», отвечая на воп­рос о сущности Чань вполне прозаично: «Когда голо­ден — ем, когда хочу спать — сплю».

Со временем секта Чань все более активно распростра­няла свое влияние не только на территории сунского Китая, но и за его пределами, особенно в Корее и Япо­нии. Именно в Стране восходящего солнца учению Бодхидхармы суждено было обрести вторую родину.

Буддизм впервые проник в Японию в период правле­ния принца-регента Сётоку (574-622) в форме доктрины секты Санрон (кит. Саньлун, «Три завета»), представля­ющей собой одно из ответвлений Махаяны. В эпоху Нара (710-794), наряду с Санрон, развивались также секты Юисики («Единого сознания») и Хоссо («Сущности Дхар­мы»). Позже они были вытеснены сектой Кэгон («Гир­лянда цветов»). В IX в. широкое признание получили секты Сингон и Тэндай.

В конце XII в. их дополнила секта Дзёдо («Чистая земля»), а в XIII в., наряду с прочими, утвердились секты Син и Нитирэн.

Что касается Дзэн, то сведения об этом учении, как и о многих других буддийских школах, доходили в Япо­нию уже с VII в., но триумфальное шествие Дзэн по японской земле началось лишь в конце XII — первой половине XIII в. Пионером внедрения Дзэн был Эйсай (1141-1215). Начав религиозную деятельность в секте эзотерического буддизма Тэндай на горе Хиэй, он дваж­ды побывал на обучении в Китае, откуда и вывез учение Линьцзи (яп. Риндзай). После неудачной попытки ут­вердиться в императорской столице Киото, Эйсай пере­нес свои усилия в Камакуру, где нашел полное понима­ние и поддержку военных правителей из рода Ходзё. Созданная им школа Риндзай утверждала необходи­мость коанов и признавала полезность динамической практики Дзэн — будь то в сфере воинских искусств, живописи или икебаны.

Догэн (1200-1253), основатель другой крупнейшей дзэнской школы Сото, напротив, подчеркивал ценность сидячей медитации (дза-дзэн) и пассивной рефлексии. Од­нако сам процесс медитации он рассматривал как твор­ческое действо, направленное на усовершенствование че­ловеческой личности и осознание «сущности Будды». Впро­чем, сам Догэн, натура темпераментная, независимая и обуреваемая земными страстями, был далек от идеала «недеяния». Влияние его незаурядной личности сказа­лось на всем дальнейшем развитии Дзэн в Японии.

Все зрелое и позднее японское средневековье отмече­но неуклонным возрастанием роли Дзэн-буддизма снача­ла в жизни самурайства, а затем и других городских сословий — прежде всего купцов и ремесленников. Со­храняя сугубо религиозный характер в стенах многочис­ленных монастырей и храмов, Дзэн, в отличие от всех остальных буддийских сект, подвергся тотальному осво­бождению от церковных влияний и уже в ХУ-ХУ1 вв. превратился для широких народных масс во всеобъем­лющую жизненную философию (агs vitae). Признание незаменимости личного опыта и собственных усилий на пути самосовершенствования, примата интуиции и спон­танности прозрения, пусть в упрощенном виде, вполне устраивало приверженцев самых различных учений, а дзэнская методика психической саморегуляции верой и правдой служила всем профессиям — от монахов и вои­нов до поэтов и мастеров чайной церемонии. Не случай­но владетельные феодалы-даймё и сами могущественные сёгуны, полновластные правители Японии, обращались за наставлениями к дзэнским мастерам.

Декларируемое дзэнской доктриной единство мирозда­ния, органическая связь человека с природой, его вклю­ченность в круговорот вселенских метаморфоз — все это апеллировало к сознанию любого японца, не мыслящего себя в отрыве от сезонной игры стихий. Может быть, поэтому общие для всех направлений буддизма идеи брен­ности мира, всеобщей сопричастности и сострадания всему живому с необычайной яркостью проявились именно в дзэнской литературе, дзэнском садово-парковом искусстве и искусстве аранжировки цветов, в дзэнской чайной цере­монии. Конечно, в других буддийских сектах и в светских школах были свои монохромные рисунки тушью сумиэ, свои направления икэбаны, свои принципы устройства «су­хих» садов из камней и песка, но все они в большей или меньшей степени были проникнуты духом Дзэн. Вершина­ми дзэнской эстетики стали сложенные на китайском язы­ке стихи монахов Пяти гор (Х1У-ХУ1 вв., пьесы театра Но ёкёку и трактаты по театральному искусству Дзэами (1363-1445), пейзажная живопись Сэссю (1420-1506) и Кано Танъю (1602-1674), культ чая и искусство аранжировки цветов, созданные Сэн Рикю (1520-1591), хайку Басё (1644-1694), Бусона (1716-1783) и Исса (1763-1827), вака Рёкана (1758-1831). Однако не случайно Д. Т. Судзуки ставит в тот же ряд и пятисти­шия Сайгё, сложенные в XII в., еще до воцарения Дзэн на Японских островах, — ведь для того, чтобы творить в духе Дзэн, не обязательно знать доктрину Дзэн. Вот поче­му современные исследователи нередко причисляют к дзэн­ской традиции произведения, созданные совершенно в ином религиозно-культурном ареале людьми, никогда не знав­шими о существовании Дзэн, — Шелли, Китсом, Вордсвортом, Рембрандтом, Пьеро Делла Франческа и многими другими. Дзэн универсален, он заключает в себе космичес­кую реальность бытия и вечное одиночество человека во Вселенной. Вопрос лишь в степени типологического сход­ства того или иного произведения с базовыми принципами  дзэнской «теории отражения».

XX век стал веком Дзэн. Удивительная способность этой философской системы адаптироваться к социально-политическим условиям и этнографическим особенностям разных стран привела к широчайшему распространению дзэнских идей в западном мире на различных уровнях — от коммун хиппи до психоаналитических трудов Эриха Фромма и романов Германа Гессе, от создания дзэнского монастыря в Калифорнии до открытия сотен кружков икэбаны, дзэнской кулинарии, клубов и секций фехтова­ния кэн-до, каратэ, дзю-до, айки-до. Дзэн давно стал неотъемлемой частью западной культуры. Его триумфаль­ное шествие было в основном подготовлено усилиями выдающегося философа и неутомимого пропагандиста Дайсэцу Тэйтаро Судзуки (1870-1966).

Юность Судзуки совпала с эпохой величайших пре­образований в политической, экономической и культур­ной жизни Японии после реставрации Мэйдзи (1868). Человек новой формации, он получил великолепное клас­сическое образование. В его работах мы встретим отсыл­ки к палийским и санскритским текстам, к китайским авторитетам и средневековым японским источникам, к романам, повестям, стихам европейских и американских писателей. Многие труды самого Судзуки, долгое время жившего в Англии и читавшего лекции в британских университетах, написаны на английском языке, как и предлагаемая вашему вниманию книга «Дзэн-буддизм в японской культуре» (полное название «Дзэн-буддизм и его влияние на японскую культуру»), впервые опубли­кованная в 1938 г.

Миссионерская деятельность Судзуки, приобщившего людей Запада к религиозно-философскому наследию Вос­тока, началась в 1920-е г. и вылилась в создание многих томов сочинений, которые с завидным постоянством пере­издаются вот уже более полувека и давно уже переведены на большинство европейских языков. Здесь в первую оче­редь следует упомянуть такие фундаментальные труды, как «Очерки по Дзэн-буддизму», (в 3 томах); «Учебник Дзэн-буддизма» (антология дзэнских текстов); «Подготов­ка дзэнского монаха»; «Жить по Дзэн». Как отмечает российский востоковед Н. В. Абаев, «успех интерпретаторской и популяризаторской деятельности Судзуки был во многом обусловлен тем, что ему удалось осуществить пере­вод этого „эзотерического" языка на язык, в принципе, доступный для любого „непосвященного" читателя (при­чем без длительного вживания в реалии иной культуры и эпохи) и дающий достаточно целостное представление об основополагающих принципах теории и практики Дзэн-буддизма».

Идеи Дзэн, подхваченные и развитые западными ис­следователями Э. Уоттсом, Э. Херригелем, Р. Блайсом и многими другими, нашли мгновенный отклик в сердцах философов и писателей по обе стороны Атлантики. Гессе, Хаксли, Сэлинджер, Керуак, Гинзберг, Снайдер, Рекссрот — вот далеко не полный список имен авторов, усвоивших «дух Дзэн».

Как философия жизни, противопоставившая самоцен­ную личность постылому истэблишменту, Дзэн был взят на вооружение битниками, хиппи, интеллектуальной бо­гемой, а также широкими кругами фрондирующей запад­ной интеллигенции. В то же время дзэнские методики психотренинга прочно укоренились в медицинских уч­реждениях Запада, в спорте и военном деле. В Японии, в Киото, в крупнейшем дзэнском монастыре Дайтоку-дзи был открыт специальный центр по подготовке западных адептов. Принимать послушников из Америки и Европы стали и другие дзэнские обители.

В нашей стране острый интерес к Дзэн-буддизму до недавнего времени удовлетворялся лишь самиздатовскими перепечатками да случайными журнальными публи­кациями. Лишь в последние годы стали появляться ис­следования и переводы, имеющие прямое отношение к Дзэн, в основном в китайской его ипостаси. Нужен ли нам Дзэн? Найдется ли место этому восточному учению в нашей стране на крутом повороте истории? «Праздный вопрос!» — сказал бы профессор Судзуки. Никто не мо­жет испытывать нужду в Дзэн. Ведь Дзэн есть всюду, он наполняет и пронизывает наше существование, а наша задача — постараться постичь самих себя, слиться вое­дино с окружающей нас природой и тем самым ощутить дух Дзэн.